I. This is Not a Game. II. Here and Now, You are Alive.
среда, 07 октября 2009
I. This is Not a Game. II. Here and Now, You are Alive.
А хотите, я расскажу вам, чего я не умею?
Не умею делиться проблемами (иногда даже просто плохим настроением) с самыми близкими людьми - чем ближе, тем меньше шансов. (Джон не в счёт, он не близкий человек, а часть меня самой.) Из этого можно сделать два одинаково печальных, но, к счастью, взаимоисключающих вывода: либо - что по-настоящему близких людей у меня-таки нет вообще, либо - что крыша давно и очень сильно в пути и как её вернуть, неизвестно.
Не умею бороться с неизменными порывами латать дырки в голове и в душе вполне материальными заплатами. Не золотыми, чтобы господь замечал, а разноцветными и разнородными, вроде прозрачного зонтика, о котором давно мечтала, или двойной порции десерта в столовой.
Не умею не презирать себя за работу вполсилы.
Не умею не писать осенью плохие стихи.
Не умею петь, и поэтому никогда не пою с детьми на уроках, но завтра собираюсь совершить прорыв ради грядущего Дня открытых дверей и разучить с 9-м классом "Миленький ты мой". Причём в феминистском варианте с неожиданным концом: "Миленький ты мой, / Ну и чёрт с тобой! / Там, в краю далёком / Есть у меня другой". Немного непонятно, зачем тогда было весь предыдущий огород городить, но как-то даже приятно.
Не умею заранее продумывать, что надену утром, и не метаться по дому в вихре рукавов, штанин и подолов, чтобы в итоге всё равно уйти в старых джинсах и чёрном джемпере.
Вообще не умею вносить в свою жизнь распорядок.
Не умею вязать, вышивать и кататься на горных лыжах.
Не умею рисовать, но люблю, правда, только когда на душе легко.
Не умею реализовывать собственные проекты.
Не умею открывать двери в правильную сторону.
Не умею ходить грациозно.
Не умею себя заставлять.
Не умею печь безе. И пробовать не собираюсь.
Не умею делиться проблемами (иногда даже просто плохим настроением) с самыми близкими людьми - чем ближе, тем меньше шансов. (Джон не в счёт, он не близкий человек, а часть меня самой.) Из этого можно сделать два одинаково печальных, но, к счастью, взаимоисключающих вывода: либо - что по-настоящему близких людей у меня-таки нет вообще, либо - что крыша давно и очень сильно в пути и как её вернуть, неизвестно.
Не умею бороться с неизменными порывами латать дырки в голове и в душе вполне материальными заплатами. Не золотыми, чтобы господь замечал, а разноцветными и разнородными, вроде прозрачного зонтика, о котором давно мечтала, или двойной порции десерта в столовой.
Не умею не презирать себя за работу вполсилы.
Не умею не писать осенью плохие стихи.
Не умею петь, и поэтому никогда не пою с детьми на уроках, но завтра собираюсь совершить прорыв ради грядущего Дня открытых дверей и разучить с 9-м классом "Миленький ты мой". Причём в феминистском варианте с неожиданным концом: "Миленький ты мой, / Ну и чёрт с тобой! / Там, в краю далёком / Есть у меня другой". Немного непонятно, зачем тогда было весь предыдущий огород городить, но как-то даже приятно.
Не умею заранее продумывать, что надену утром, и не метаться по дому в вихре рукавов, штанин и подолов, чтобы в итоге всё равно уйти в старых джинсах и чёрном джемпере.
Вообще не умею вносить в свою жизнь распорядок.
Не умею вязать, вышивать и кататься на горных лыжах.
Не умею рисовать, но люблю, правда, только когда на душе легко.
Не умею реализовывать собственные проекты.
Не умею открывать двери в правильную сторону.
Не умею ходить грациозно.
Не умею себя заставлять.
Не умею печь безе. И пробовать не собираюсь.
понедельник, 05 октября 2009
I. This is Not a Game. II. Here and Now, You are Alive.
Джинсы на размер больше обычного, купленные летом и откусившие изрядный кусок от моей самооценки, начали немножко болтаться. Зато я продолжаю влезать в мини-юбку, в которой 10 лет назад познакомилась с будущим мужем.
Вконтакте нашла троюродную сестру, с которой очень любила играть в детстве и с которой не общалась с восемьдесят лохматого года, когда моя бабушка и её мама разругались навек из-за швейной машинки. Не знаю, захочет ли она со мной "дружить", но стоит попробовать. Тем более, у нас есть сомнительный объединяющий фактор - иностранные мужья.
Прочитала невероятно прекрасную книгу - "Повесть о двух городах" Диккенса. Совершенно не-диккенсовская вещь, и не историческая в стандартном понимании, написанная без привычных викторианских излишеств, так, что слова цепляются друг за друга, как шестерёнки часового механизма, и ни убавить, ни прибавить, философская в лучшем смысле этого слова, без морализаторства, острая и человечная в изображении Французской революции, а главное - для меня - красивая и завершённая, как отражение старинного города в капле воды.
У меня есть новые чёрные сетчатые чулки.
В конце октября я еду на пять дней в Гранаду с испанским департаментом, а в зимние каникулы - на две недели в Турцию с мужем, но ни то, ни другое мне как-то не представляется осязяемым. Вот чулки - это да.
Вконтакте нашла троюродную сестру, с которой очень любила играть в детстве и с которой не общалась с восемьдесят лохматого года, когда моя бабушка и её мама разругались навек из-за швейной машинки. Не знаю, захочет ли она со мной "дружить", но стоит попробовать. Тем более, у нас есть сомнительный объединяющий фактор - иностранные мужья.
Прочитала невероятно прекрасную книгу - "Повесть о двух городах" Диккенса. Совершенно не-диккенсовская вещь, и не историческая в стандартном понимании, написанная без привычных викторианских излишеств, так, что слова цепляются друг за друга, как шестерёнки часового механизма, и ни убавить, ни прибавить, философская в лучшем смысле этого слова, без морализаторства, острая и человечная в изображении Французской революции, а главное - для меня - красивая и завершённая, как отражение старинного города в капле воды.
У меня есть новые чёрные сетчатые чулки.
В конце октября я еду на пять дней в Гранаду с испанским департаментом, а в зимние каникулы - на две недели в Турцию с мужем, но ни то, ни другое мне как-то не представляется осязяемым. Вот чулки - это да.
пятница, 02 октября 2009
I. This is Not a Game. II. Here and Now, You are Alive.
Перед смертью Джексон был здоров и не принимал наркотики
Вес Джексона - 61,5 кг - был в пределах нормы для человека его роста (1,75 сантиметра). (с)Аргументы и факты - 2 час. назад
Вес Джексона - 61,5 кг - был в пределах нормы для человека его роста (1,75 сантиметра). (с)Аргументы и факты - 2 час. назад
четверг, 01 октября 2009
I. This is Not a Game. II. Here and Now, You are Alive.
Когда я не хочу думать, я много читаю. Вот увлекусь чем-нибудь, или найдёт вдохновение - и на несколько месяцев перестану читать. А пока - спасаюсь от собственной головы-кастрюли в содержимом чужих. (Голов, кастрюль - у кого там что.)
понедельник, 28 сентября 2009
I. This is Not a Game. II. Here and Now, You are Alive.
До фильма мне попадались сплошь ругательные рецензии, а сейчас вот всё практически совпадающие с моим ощущением - "приятный сюрприз", потому что можно было ого-го как испоганить книгу, но нет, удержались. Побаловались, конечно, с сюжетом, и довольно сильно, но этого следовало ожидать - просто взять и тупо перевести на экран роман как он есть было бы творческим самоубийством режиссёра, потому что он совершенно не визуальный. (Перечитываю сейчас и всё больше в этом убеждаюсь, вернее, вспоминаю: вещь эстетская, но сугубо интеллектуальная, смотреть эти бесконечные монологи было бы утомительно.) Поэтому авторы поступили правильно - эксплуатировали на всю катушку потенциал хоррора, которого в книге немало. Немного переборщили со звуковыми эффектами, но в целом вышло удачно. Все Уайльдовские парадоксальные идеи об искусстве и его роли в жизни вылетели в трубу, зато проявился гомоэротический подтекст, который в оригинале тоже присутствует. И конечно, нельзя было выбрать лучшего лорда Генри - Колин Ферт вне амплуа совершенно блистателен. Девушку Дориану нашли не самую удачную, актриса из неё никакая во всех смыслах, но зато сам Дориан умеет не только красиво стоять. Мальчик, который мне так приглянулся в роли принца Каспиана в "Нарнии", действительно играет и прекрасно передаёт "утрату невинности". Добавьте в плюс сказочно красивый видеоряд и атмосферную музыку, и полтора часа пролетают на одном дыхании. Само собой, есть несуразные, ничем не оправданные сцены - но где их нет?
I. This is Not a Game. II. Here and Now, You are Alive.
К моим немногочисленным однозначно полезным и положительным свойствам относится способность быть неплохим "другом в беде". Но как бы мне хотелось, чтобы она была востребована пореже.
Голова пустая и звонкая, как кастрюля. Можно было бы снять и повесить на крючок в кладовке, в ряд с другими (кастрюлями, не головами - я всё-таки ведьма, а не Синяя Борода), но, боюсь, без головы будет некрасиво. Подсолнухи цветут, пауки плетут между ними сети. По саду расставлены детали лишней мебели, потому что мы купили новый стол и книжный шкаф (не новый, конечно, в антикварном магазине). Под розой сам собой вырос кустик садовой земляники. А призовые сорняки я всё-так выдрала в субботу, ровно месяц спустя после того, как это нужно и можно было сделать без титанических усилий. Но я люблю титанические усилия - без них мне как-то скучно. Не зря меня периодически разные плохо воспринимающие иностранные имена англичане пытаются обозвать "Титанией".
Голова пустая и звонкая, как кастрюля. Можно было бы снять и повесить на крючок в кладовке, в ряд с другими (кастрюлями, не головами - я всё-таки ведьма, а не Синяя Борода), но, боюсь, без головы будет некрасиво. Подсолнухи цветут, пауки плетут между ними сети. По саду расставлены детали лишней мебели, потому что мы купили новый стол и книжный шкаф (не новый, конечно, в антикварном магазине). Под розой сам собой вырос кустик садовой земляники. А призовые сорняки я всё-так выдрала в субботу, ровно месяц спустя после того, как это нужно и можно было сделать без титанических усилий. Но я люблю титанические усилия - без них мне как-то скучно. Не зря меня периодически разные плохо воспринимающие иностранные имена англичане пытаются обозвать "Титанией".
среда, 23 сентября 2009
I. This is Not a Game. II. Here and Now, You are Alive.
Смотрела вчера передачу по БиБиСи об экспедиции в район вулкана Босави в Папуа-Новой Гвинее, и почему-то хотелось плакать. Учёные стремились доказать, что в этом малоисследованном участке джунглей живут неизвестные науке виды всего на свете и поэтому не стоит нафиг вырубать эти леса на древесину. Нашли клыкастых лягушек, пятнистых лиловых мотыльков, пушистых райских птиц, из которых местное племя делает чудесные головные уборы, и много ещё чудес. А в самом кратере обитают ожившие плюшевые игрушки: "шёлковый кускус" (не тот, который едят) и "мохнатая крыса" размером с хорошего кота. И совсем не боятся людей, потому что до них не добираются даже любители изысканных головных уборов. Сидят на руках у зоологов и операторов, лазают по плечам, доверчиво смотрят в камеру. И непонятно, то ли ненавидеть человечество за то, что оно уже сделало, то ли радоваться, что теперь бывает уже и по-другому.
картинки
картинки
понедельник, 14 сентября 2009
I. This is Not a Game. II. Here and Now, You are Alive.
Летом трое детей не приехали из Питера по обмену, потому что британское посольство отказало им в визе, поленившись правильно прочитать все документы. Я сочинила им ещё одно, более настоятельное приглашение от школы, взывая к универсальным ценностям вроде межкультурного диалога и международного сотрудничества, и выразила готовность принимать их ещё раз в сентябре. Подали документы повторно, визу получили, собирались приехать на следующей неделе, купили билеты. Теперь какие-то городские чиновники в Питере чуть ли не законодательно запретили всем школам возить детей в Англию, потому что у нас тут эпидемия свиного гриппа, а меры мы не принимаем. Билеты сдали. Кого бы мне убить? К тому же, непонятно, что делать с обменом на этот год - затевать какие-то планы прямо боязно, потому что хрен знает, когда все эти политические игры успокоятся. А ну как не снимут запрет к следующему лету?
пятница, 11 сентября 2009
I. This is Not a Game. II. Here and Now, You are Alive.
- от мужа. В понедельник я пришла с работы и была отправлена играть в "горячо-холодно" по дому в поисках неопределённого подарка. Опознала я его сразу, как увидела. Муж купил мне метлу. Правильную, из длинных прутиков, с гладкой деревянной ручкой, ростом выше меня. Марки "Бентли" - нет, я не шучу, такая фамилия у производителя мётел, отметившего своё произведение маленькой металлической бляшкой на древке. Летает отлично.
- от кошки. Флаффи по-прежнему считает нас своими лучшими друзьями, ну или там прайдом, что ли. Когда мы вернулись из Питера, стоило только открыть дверь кухни, как она галопом прискакала откуда-то издалека и прямо с разбегу прыгнула на руки. Желая отблагодарить нас за любовь и ласку, впрочем, позавчера она принесла нам очередную птичку. Довольно взрослую и полуживую, с прокушенным горлом. Птичка потрепыхалась немного и умерла, а Флаффи очень обиделась, когда её окатили холодной водой в слабой надежде выработать рефлекс - принесёшь птичку, обольём. Хотя, наверное, к тому моменту, как выработается рефлекс, птичек не останется.
- осени. Первые каштаны на асфальте, драгоценные, сверкающие, с золотым отливом. Однажды я придумала, что это икринки, из которых потом вылупляются дракончики, такие же радужные и яркие. Вдруг, в полном безветрии, завораживающий липовый листопад на улице, ведущей от вокзала. В зеркально-зелёное воде канала вдоль Ботанического сада - тоже листья, идеально отражённые, неподвижные, похожие на маленькие джонки. Под ногами - фруктовый компот: китайские яблочки, маленькие груши, рябина, сливы, и всё это иногда с ядовитой примесью детектива - в недавней серии про мисс Марпл кого-то отравили красными ягодами тиса. В нашем саду - последние, неуместные ягоды клубники и зацветающие подсолнухи, и пауки с индейскими орнаментами, плетущие невидимые сети поперёк тропинки.
- судьбы. Каждый раз, возвращаясь в Кембридж после каникул, я надеваю свою английскую жизнь, как уютную перчатку (есть у меня такие, любимые, мягкие, немножко мятые и растянувшиеся перчатки из тонкой коричневой кожи, купленные с мамой в ДЛТ лет 12 назад), и удивляюсь, как так сложились звёзды, что я оказалась в таком подходящем для меня месте. Впрочем, "подарки" от судьбы бывают и в кавычках - когда в третий раз человеку обстоятельства не дают сходить с тобой на выставку, поневоле задумаешься. что же такое должно было бы произойти, состоись эта встреча? Выставка Уотерхауса, кстати, сама по себе была подарком судьбы, но об этом стоит отдельно.
- мне от меня. Браслет из крупных стеклянных бусин, чёрно-белых, полосатых, похожих на конфеты, который я ношу всё время вот уже третью неделю и не могу перестать теребить. Два неприличной длины платья в клеточку и две книжки по ближневосточной кухне. С таким набором вполне можно начинать жить осень.
- от кошки. Флаффи по-прежнему считает нас своими лучшими друзьями, ну или там прайдом, что ли. Когда мы вернулись из Питера, стоило только открыть дверь кухни, как она галопом прискакала откуда-то издалека и прямо с разбегу прыгнула на руки. Желая отблагодарить нас за любовь и ласку, впрочем, позавчера она принесла нам очередную птичку. Довольно взрослую и полуживую, с прокушенным горлом. Птичка потрепыхалась немного и умерла, а Флаффи очень обиделась, когда её окатили холодной водой в слабой надежде выработать рефлекс - принесёшь птичку, обольём. Хотя, наверное, к тому моменту, как выработается рефлекс, птичек не останется.
- осени. Первые каштаны на асфальте, драгоценные, сверкающие, с золотым отливом. Однажды я придумала, что это икринки, из которых потом вылупляются дракончики, такие же радужные и яркие. Вдруг, в полном безветрии, завораживающий липовый листопад на улице, ведущей от вокзала. В зеркально-зелёное воде канала вдоль Ботанического сада - тоже листья, идеально отражённые, неподвижные, похожие на маленькие джонки. Под ногами - фруктовый компот: китайские яблочки, маленькие груши, рябина, сливы, и всё это иногда с ядовитой примесью детектива - в недавней серии про мисс Марпл кого-то отравили красными ягодами тиса. В нашем саду - последние, неуместные ягоды клубники и зацветающие подсолнухи, и пауки с индейскими орнаментами, плетущие невидимые сети поперёк тропинки.
- судьбы. Каждый раз, возвращаясь в Кембридж после каникул, я надеваю свою английскую жизнь, как уютную перчатку (есть у меня такие, любимые, мягкие, немножко мятые и растянувшиеся перчатки из тонкой коричневой кожи, купленные с мамой в ДЛТ лет 12 назад), и удивляюсь, как так сложились звёзды, что я оказалась в таком подходящем для меня месте. Впрочем, "подарки" от судьбы бывают и в кавычках - когда в третий раз человеку обстоятельства не дают сходить с тобой на выставку, поневоле задумаешься. что же такое должно было бы произойти, состоись эта встреча? Выставка Уотерхауса, кстати, сама по себе была подарком судьбы, но об этом стоит отдельно.
- мне от меня. Браслет из крупных стеклянных бусин, чёрно-белых, полосатых, похожих на конфеты, который я ношу всё время вот уже третью неделю и не могу перестать теребить. Два неприличной длины платья в клеточку и две книжки по ближневосточной кухне. С таким набором вполне можно начинать жить осень.
вторник, 01 сентября 2009
I. This is Not a Game. II. Here and Now, You are Alive.
У меня в голове - недописанное про Питер и деревню, на внешнем диске - невообразимая куча фотографий, по всему дому - много-много паутины и очень хитрые флюктуации бардака, который я с переменным энтузиазмом пытаюсь искоренить, в саду - прямо-таки призовые сорняки, окончательно доеденные гусеницами розы, неожиданные сливы на дереве, полосатый кабанчик-кабачок, огромный клубок душистого горошка и ежевика в самом колючем углу, на столе - слишком много сладкого, потому что вчера мы с мужем каждый испекли по кексику, я - со сливами и ежевикой, а он - английский традиционный bread pudding, в стеклянном домике - только одна мышь, потому что вторая мирно скончалась от старости, пока нас не было, на стене в гостиной - грязноватое пятно обоев в доисторической цветовой гамме, потому что мы сегодня отодрали оттуда старый плохо работающий обогреватель, на стене в кухне - новый (старый, из барахольного магазина) волшебный шкафчик для специй, весь в резных ирисах, во рту - больной зуб, жестоко мстящий мне за годы пренебрежения, а на календаре - неумолимый конец лета, завтра на работу, ну и фиг с ними, с зубом, работой и концом лета, я буду радоваться осени, писать сказки в поезде и печь что-нибудь с корицей...
среда, 12 августа 2009
I. This is Not a Game. II. Here and Now, You are Alive.
11.08.09
В Питере мои биологические часы продолжают жить своей индивидуальной жизнью. То есть, ночью я спать не хочу, а хочу утром и без насилия не могу встать раньше 11. Что вполне логично, потому что дома я спокойно встаю в 8. Никакого джет-лэга - они ведут себя так, как вели всегда, просто мне повезло, что они так удачно попали в ритм нормальной жизни в Англии.
Посмотрела новости на Первом канале. Ужаснулась: общая тема – «кругом враги». Клеймят Украину и Эстонию, потом обширный генерал рассказывает о новых ракетах. Ни разу за 8 лет в Британии я не слышала в новостях ни слова об обороне и каких-то вооружениях, кроме как перед вторжением в Ирак.
Но есть и светлые пятна в российской действительности, и с одним из них я развиртуализировалась на канале Грибоедова. Мы с Дятлом, сидя на скамеечке в Михайловском, обсудили проблемы иммиграции в Великобритании и повадки домашних животных, поели мороженого в Баскин-Роббинсе (сорт «зелёный чай» - это что-то! действительно, на вкус натуральный чай!), а потом она провела мне экскурсию-сафари на территории РГПУ им. Герцена, куда я проникла, прикрывшись Дятловым студенческим билетом. В многочисленных дворах мы осмотрели несколько памятников, ни один из которых ни разу не Герцен, а один вовсе даже неведомый средневековый китаец. Если кто расскажет, что он там делает, буду благодарна. Впрочем, он и анонимно неплохо смотрится в питерском обшарпанном классически-жёлтом дворе, с грудой монеток у подножия. (Удивительна мне эта страсть к спонтанному созданию культа вокруг любого трёхмерного изображения. Тянет на диссертацию по антропологии.) Ну и конечно, получилось восхитительное кошачье сафари. Коты в Герценке, похоже, живут неплохо, дополняя свой рацион из птичек перловкой из университетской столовой.
Только один котёнок нам попался с раненой лапой, и это было очень грустно, потому что совершенно непонятно, что с этим можно сделать, кроме как отойти, наконец, и перестать травмировать его маму, которая орала на нас благим матом. А ещё Дятел рассказала мне чудесную историю про то, как пристраивала пять подброшенных котят, которых не хотели брать по объявлению задаром, но расхватали по 1000 рублей с родословной мифической редкой породы «невская полосатая».
И наверное, я в прошлой жизни была аквариумной рыбкой, потому что больше всего на свете я люблю сидеть за стеклом и смотреть на мир снаружи, как, например, в «Кофе-Хаусе» на высоких табуретках прямо над набережной канала Грибоедова. А ещё у меня теперь есть нарисованная на салфетке схема, по которой я надеюсь выбраться на крышу на Петроградской стороне.
А потом пошёл дождь, чего вполне можно было ожидать к приезду Джона, и я влетела под арку своего дома в крапинку от первых капель, и сразу полило как из ведра. И я сидела на подоконнике с открытым окном во двор и нюхала воду и асфальт, и слушала, как дождь грохочет по железу крыш и карнизов и как весь двор становится гулко резонирующим ударным инструментом. И сиамский Будда рядом со мной созерцал питерский ливень золотыми глазами.
12.08.09
А сейчас я поеду в аэропорт встречать мужа, только вытащу пирог из духовки и ухвачу какого-нибудь тоненького Фрая, чтобы читать в метро. И боюсь, посты прекратятся на некоторое время или сильно уменьшатся в размерах ))) Так что отдыхайте ))
В Питере мои биологические часы продолжают жить своей индивидуальной жизнью. То есть, ночью я спать не хочу, а хочу утром и без насилия не могу встать раньше 11. Что вполне логично, потому что дома я спокойно встаю в 8. Никакого джет-лэга - они ведут себя так, как вели всегда, просто мне повезло, что они так удачно попали в ритм нормальной жизни в Англии.
Посмотрела новости на Первом канале. Ужаснулась: общая тема – «кругом враги». Клеймят Украину и Эстонию, потом обширный генерал рассказывает о новых ракетах. Ни разу за 8 лет в Британии я не слышала в новостях ни слова об обороне и каких-то вооружениях, кроме как перед вторжением в Ирак.
Но есть и светлые пятна в российской действительности, и с одним из них я развиртуализировалась на канале Грибоедова. Мы с Дятлом, сидя на скамеечке в Михайловском, обсудили проблемы иммиграции в Великобритании и повадки домашних животных, поели мороженого в Баскин-Роббинсе (сорт «зелёный чай» - это что-то! действительно, на вкус натуральный чай!), а потом она провела мне экскурсию-сафари на территории РГПУ им. Герцена, куда я проникла, прикрывшись Дятловым студенческим билетом. В многочисленных дворах мы осмотрели несколько памятников, ни один из которых ни разу не Герцен, а один вовсе даже неведомый средневековый китаец. Если кто расскажет, что он там делает, буду благодарна. Впрочем, он и анонимно неплохо смотрится в питерском обшарпанном классически-жёлтом дворе, с грудой монеток у подножия. (Удивительна мне эта страсть к спонтанному созданию культа вокруг любого трёхмерного изображения. Тянет на диссертацию по антропологии.) Ну и конечно, получилось восхитительное кошачье сафари. Коты в Герценке, похоже, живут неплохо, дополняя свой рацион из птичек перловкой из университетской столовой.
Только один котёнок нам попался с раненой лапой, и это было очень грустно, потому что совершенно непонятно, что с этим можно сделать, кроме как отойти, наконец, и перестать травмировать его маму, которая орала на нас благим матом. А ещё Дятел рассказала мне чудесную историю про то, как пристраивала пять подброшенных котят, которых не хотели брать по объявлению задаром, но расхватали по 1000 рублей с родословной мифической редкой породы «невская полосатая».
И наверное, я в прошлой жизни была аквариумной рыбкой, потому что больше всего на свете я люблю сидеть за стеклом и смотреть на мир снаружи, как, например, в «Кофе-Хаусе» на высоких табуретках прямо над набережной канала Грибоедова. А ещё у меня теперь есть нарисованная на салфетке схема, по которой я надеюсь выбраться на крышу на Петроградской стороне.
А потом пошёл дождь, чего вполне можно было ожидать к приезду Джона, и я влетела под арку своего дома в крапинку от первых капель, и сразу полило как из ведра. И я сидела на подоконнике с открытым окном во двор и нюхала воду и асфальт, и слушала, как дождь грохочет по железу крыш и карнизов и как весь двор становится гулко резонирующим ударным инструментом. И сиамский Будда рядом со мной созерцал питерский ливень золотыми глазами.
12.08.09
А сейчас я поеду в аэропорт встречать мужа, только вытащу пирог из духовки и ухвачу какого-нибудь тоненького Фрая, чтобы читать в метро. И боюсь, посты прекратятся на некоторое время или сильно уменьшатся в размерах ))) Так что отдыхайте ))
I. This is Not a Game. II. Here and Now, You are Alive.
вторник, 11 августа 2009
I. This is Not a Game. II. Here and Now, You are Alive.
I. This is Not a Game. II. Here and Now, You are Alive.
10.08.09
К безусловным плюсам города Питера относится то, что здесь я могу одеваться как угодно. Петербурженки спокойно ходят средь бела дня почти в вечерних платьях, но и к расхлябанным туристам город тоже привык, так что я могу выбирать себе имидж под настроение. Хочу - выгуливаю платья, хочу – иду в шортах с фотоаппаратом наперевес.
Зато книги растут в цене, по-моему, с каждым моим приездом. Причём никогда не знаешь, в каком магазине что будет стоить дороже или дешевле, потому что нет рекомендованной цены для каждого издания. Поэтому я всё равно всё покупаю в Доме книги – тут, по крайней мере, товар расставлен по алфавиту.
Правда, полистала там «современную русскую прозу» и затосковала. Вроде и писать народ умеет, а читать не хочется, потому что полное впечатление, что горизонты автора ограничены его собственным сортиром. А книгой «Духless» я была просто оскорблена – вернее, тем, что это произведение как бы посвящено моему поколению. Пелевин за много лет тоже как-то достал, так что в итоге я купила старого Фрая, «Историю петербургских доходных домов» и «Тайную жизнь петербургских памятников» - это хотя бы о том, что мне заведомо интересно, в отличие от личных тараканов современных российских писателей. Ах да, ещё купила атлас Ленобласти, где нарисованы все озёра, дорожки и загадочные «сооружения башенного типа». Теперь всегда буду знать, где я.
И конечно, должны быть в мире неизменные ценности. На Невском, у церкви Св. Екатерины, меня вот уже 20 лет встречает молодой Микки Рурк с сигаретой в зубах, которую всё никак не докурит. Видно, проходил Микки мимо году в 90-м, присел на минутку попозировать, и с тех пор его чёрно-белое изображение рекламирует услуги какого-то уличного художнка.
Продолжаю совершать открытия: в мою новую, очень маленькую зелёную сумочку с оборочкой помещается мой новый, очень большой чёрный фотоаппарат. Ни одному уличному вору не удастся вырвать её у меня из рук и сбежать – Canon 40D камнем притянет к земле. А ещё я до сих пор не утратила способности проходить несусветное количество километров на каблуках. После того, как я по достоинству оценила растущую чертячесть Некошкиного кота, мы выползли на прогулку по Петроградской стороне в очередной шёлковый вечер. И прошли от Карповки до Каменного острова, через весь Каменный хитрым зигзагом и через кусочек Крестовского обратно на Петроградку. Прогулка романтика.
Каменного острова я заранее немного боялась. Мне казалось, что с волшебным местом из моего детства не могли не сделать нечто ужасное. К счастью, я была неправа, потому что если я и готова смириться с утратой чего-то сугубо питерского, то это будет как раз дух упадка. В упадке всё-таки жить нельзя, а город предназначен в первую очередь для жизни людей и уж только потом – персонажей и образов, порождённых болезненным вдохновением.
В детстве я обожала гулять на Каменном. Это была какая-то странная полоса, не похожая ни на город, ни на деревню. Там были высокие деревья и трава по пояс, кусочки речного берега, не покрытые гранитом, и почти полная тишина. Там можно было сидеть на газоне и лазать по деревьям. Там было очень много заборов, за которыми гнездились партийные дачи, иногда в особняках стиля модерн. Но куда больше особняков стояло во всём великолепии тлена и запустения, хоть и было населено кое-где разными учреждениями. И снова они не были похожи ни на что – ни на обычные питерские дома, ни на обычные питерские дачи, ни на загородные дворцы. Это был Серебряный век, доживающий свой призрачный век на наших глазах.
Впрочем, дачи в детстве меня волновали мало. Меня куда больше привлекало любимое дерево, на котором можно было сидеть над водой, и маленький остров с видом на гребную школу и тренировочные гонки. Потом, в школе, восхитительно-мистический ореол приобрёл серый особняк Фолленвейдера, который сняли в фильме «Господин оформитель». Потом особняк покрасили светлым и сделали ему жизнерадостно-красную крышу, и ореол немного угас.
А сейчас… здесь по-прежнему есть берега, заросшие травой, и тот же ажурный мостик ведёт на маленький остров. Здесь не слишком много машин, зато много велосипедистов. И Елагин дворец так же хорош на закате, и шиповник, и полосы света среди деревьев, и блики на воде. И заборы на месте, только теперь за ними хоронятся элитные жилые дома. Ну и пусть, мне не жалко. Главное, что бывшие умирающие дачи сверкают свежей краской и цветными крышами так ярко, что их не всегда узнаёшь. Один модерново-готический особняк с башенкой я так и не признала – моя память отказывается находить ему соответствия. И мне жаль призраков декаданса, практически изгнанных с Каменного острова, жаль осенних вечеров, когда листья красиво ложились на разбитые террасы и ступени, но иногда стоит пожертвовать мимолётным, чтобы сохранить что-то большее.
К безусловным плюсам города Питера относится то, что здесь я могу одеваться как угодно. Петербурженки спокойно ходят средь бела дня почти в вечерних платьях, но и к расхлябанным туристам город тоже привык, так что я могу выбирать себе имидж под настроение. Хочу - выгуливаю платья, хочу – иду в шортах с фотоаппаратом наперевес.
Зато книги растут в цене, по-моему, с каждым моим приездом. Причём никогда не знаешь, в каком магазине что будет стоить дороже или дешевле, потому что нет рекомендованной цены для каждого издания. Поэтому я всё равно всё покупаю в Доме книги – тут, по крайней мере, товар расставлен по алфавиту.
Правда, полистала там «современную русскую прозу» и затосковала. Вроде и писать народ умеет, а читать не хочется, потому что полное впечатление, что горизонты автора ограничены его собственным сортиром. А книгой «Духless» я была просто оскорблена – вернее, тем, что это произведение как бы посвящено моему поколению. Пелевин за много лет тоже как-то достал, так что в итоге я купила старого Фрая, «Историю петербургских доходных домов» и «Тайную жизнь петербургских памятников» - это хотя бы о том, что мне заведомо интересно, в отличие от личных тараканов современных российских писателей. Ах да, ещё купила атлас Ленобласти, где нарисованы все озёра, дорожки и загадочные «сооружения башенного типа». Теперь всегда буду знать, где я.
И конечно, должны быть в мире неизменные ценности. На Невском, у церкви Св. Екатерины, меня вот уже 20 лет встречает молодой Микки Рурк с сигаретой в зубах, которую всё никак не докурит. Видно, проходил Микки мимо году в 90-м, присел на минутку попозировать, и с тех пор его чёрно-белое изображение рекламирует услуги какого-то уличного художнка.
Продолжаю совершать открытия: в мою новую, очень маленькую зелёную сумочку с оборочкой помещается мой новый, очень большой чёрный фотоаппарат. Ни одному уличному вору не удастся вырвать её у меня из рук и сбежать – Canon 40D камнем притянет к земле. А ещё я до сих пор не утратила способности проходить несусветное количество километров на каблуках. После того, как я по достоинству оценила растущую чертячесть Некошкиного кота, мы выползли на прогулку по Петроградской стороне в очередной шёлковый вечер. И прошли от Карповки до Каменного острова, через весь Каменный хитрым зигзагом и через кусочек Крестовского обратно на Петроградку. Прогулка романтика.
Каменного острова я заранее немного боялась. Мне казалось, что с волшебным местом из моего детства не могли не сделать нечто ужасное. К счастью, я была неправа, потому что если я и готова смириться с утратой чего-то сугубо питерского, то это будет как раз дух упадка. В упадке всё-таки жить нельзя, а город предназначен в первую очередь для жизни людей и уж только потом – персонажей и образов, порождённых болезненным вдохновением.
В детстве я обожала гулять на Каменном. Это была какая-то странная полоса, не похожая ни на город, ни на деревню. Там были высокие деревья и трава по пояс, кусочки речного берега, не покрытые гранитом, и почти полная тишина. Там можно было сидеть на газоне и лазать по деревьям. Там было очень много заборов, за которыми гнездились партийные дачи, иногда в особняках стиля модерн. Но куда больше особняков стояло во всём великолепии тлена и запустения, хоть и было населено кое-где разными учреждениями. И снова они не были похожи ни на что – ни на обычные питерские дома, ни на обычные питерские дачи, ни на загородные дворцы. Это был Серебряный век, доживающий свой призрачный век на наших глазах.
Впрочем, дачи в детстве меня волновали мало. Меня куда больше привлекало любимое дерево, на котором можно было сидеть над водой, и маленький остров с видом на гребную школу и тренировочные гонки. Потом, в школе, восхитительно-мистический ореол приобрёл серый особняк Фолленвейдера, который сняли в фильме «Господин оформитель». Потом особняк покрасили светлым и сделали ему жизнерадостно-красную крышу, и ореол немного угас.
А сейчас… здесь по-прежнему есть берега, заросшие травой, и тот же ажурный мостик ведёт на маленький остров. Здесь не слишком много машин, зато много велосипедистов. И Елагин дворец так же хорош на закате, и шиповник, и полосы света среди деревьев, и блики на воде. И заборы на месте, только теперь за ними хоронятся элитные жилые дома. Ну и пусть, мне не жалко. Главное, что бывшие умирающие дачи сверкают свежей краской и цветными крышами так ярко, что их не всегда узнаёшь. Один модерново-готический особняк с башенкой я так и не признала – моя память отказывается находить ему соответствия. И мне жаль призраков декаданса, практически изгнанных с Каменного острова, жаль осенних вечеров, когда листья красиво ложились на разбитые террасы и ступени, но иногда стоит пожертвовать мимолётным, чтобы сохранить что-то большее.
I. This is Not a Game. II. Here and Now, You are Alive.
9.08.09
У меня есть друзья, которые могут пригласить в гости в воскресенье к 10 утра на завтрак с черничными блинчиками. Я считаю этот факт предметом законной гордости.
Блинчики, впрочем, были лишь прелюдией к очередному безумному путешествию, на этот раз в компании моей однокурсницы, её бойфренда и системы спутниковой навигации по имени Клара с удивительно противным, вечно недовольным голосом. Но без карты, что для меня давно уже немыслимо. Я всегда люблю знать, где нахожусь, люблю забегать вперёд и присматриваться к окрестностям в надежде отыскать что-то ещё интересное помимо основной цели, и не хочу зависеть для этого от выхода в интернет или в открытый космос.
Какие-то примерно похожие мысли у меня об автомобилях вообще, и я догадываюсь, что сейчас на меня обидятся все мои друзья, которые регулярно возят меня в разные чудесные места. Друзьям я очень благодарна и от поездок получаю большое удовольствие, да и времени у нас всегда в обрез, так что машина приходится очень кстати, но мою жизненную философию это не меняет. Автомобили создают иллюзию, что ты в любой момент можешь выйти и рассмотреть то, что привлекло внимание, но на практике это плохо реализуемо – так никуда не доедешь, да и движение не всегда позволяет. В автобусе или поезде иллюзий нет – тебя везут, ты пристально смотришь в окно и никаких вариантов, разве что запоминаешь проекты на следующий раз. Зато уж если прибыл куда-то, можешь облазать это место вдоль и поперёк самым прихотливым маршрутом. Ни разу в жизни, ни в одной стране отсутствие автомобиля не помешало мне добраться туда, куда я очень хотела попасть. Всё-таки, естественное путешествие для меня – сначала у окна с путеводителем, потом пешком с картой. По натуре я пешеход, и это неисправимо.
Тем не менее, признаю, что до финских укреплений Зимней войны 39-40 года - линии Маннергейма - я вряд ли добралась бы своим ходом. Но с картой мы бы точно нашли всё, что искали. А так вышел компромисс – нашли один взорванный дот. В Форт Поппиус во время наступления Красной армии попало 57 снарядов, поэтому неудивительно, что осталось от него немного. Скорее, удивительно, что сохранился один вход в подземный каземат.
Над дотом стоит крест, у подножия которого сложены ржавые обломки войны – гильзы, каски, походный котелок. Говорят, железом здесь начинена вся земля – именно здесь проходили самые кровопролитные бои, после которых Красная армия всё-таки взяла Выборг, но дальше уже не пошла. Смотришь на траву, растущую сквозь кружево ржавчины, и вдруг осознаёшь: под этой каской был человек. Какой-нибудь финский мальчик-блондин, который варил себе кашу в этом смятом вдребезги котелке и которого, скорее всего, убили где-то здесь, раз каска и котелок остались в земле. И вдруг становится страшно. И дальше кажутся страшными развороченные куски бетона с торчащей ржавой арматурой, холмики, поросшие земляничником, окопы, в которых растут грибы, жужжание пчёл в вереске. В этом ягодном перелеске зачем-то люди убивали друг друга, и почти никто теперь не помнит ни имён, ни смысла. Так жалко их всех, до слёз.
До форта нужно было ехать по танковому полигону. Действующий или нет – бог весть, но в нас никто не стрелял. Полигон был оглушительно тихий, заросший сиреневым вереском, брусникой и странными торчащими из земли предметами, о назначении которых можно только гадать. А ещё там оказалось целое озеро, в болотистых, но пересохших берегах, где на пружинистых моховых кочках растёт голубика, совершенно небесного цвета и удивительно освежающая на вкус – если бы северное лето было ягодой, то именно такой.
Мы ещё и искупались – не в том болотистом озере, а в более цивилизованном месте, с детьми и собаками. Что поделаешь – в наших краях «есть только миг» между зимой и осенью, именно он называется «лето», и ловить его нужно где только можно, даже в холодной торфяной воде. А завершился вечер ужином на заливе, на открытой террасе прямо на пляже, на той главной полосе побережья, что сходит в Питере за «море», безнадёжно, как Лолита, загубленного ресторанами, джипами и шашлыками, но всё равно родного. И я училась не заваливать горизонт и снова снимала море и небо сквозь бокал. И наевшись до отвала, приехала домой и бросилась хлебать грибной суп прямо из кастрюли на плите. Потому что как же это – быть дома в Питере и не хлебать ночью суп на кухне.
У меня есть друзья, которые могут пригласить в гости в воскресенье к 10 утра на завтрак с черничными блинчиками. Я считаю этот факт предметом законной гордости.
Блинчики, впрочем, были лишь прелюдией к очередному безумному путешествию, на этот раз в компании моей однокурсницы, её бойфренда и системы спутниковой навигации по имени Клара с удивительно противным, вечно недовольным голосом. Но без карты, что для меня давно уже немыслимо. Я всегда люблю знать, где нахожусь, люблю забегать вперёд и присматриваться к окрестностям в надежде отыскать что-то ещё интересное помимо основной цели, и не хочу зависеть для этого от выхода в интернет или в открытый космос.
Какие-то примерно похожие мысли у меня об автомобилях вообще, и я догадываюсь, что сейчас на меня обидятся все мои друзья, которые регулярно возят меня в разные чудесные места. Друзьям я очень благодарна и от поездок получаю большое удовольствие, да и времени у нас всегда в обрез, так что машина приходится очень кстати, но мою жизненную философию это не меняет. Автомобили создают иллюзию, что ты в любой момент можешь выйти и рассмотреть то, что привлекло внимание, но на практике это плохо реализуемо – так никуда не доедешь, да и движение не всегда позволяет. В автобусе или поезде иллюзий нет – тебя везут, ты пристально смотришь в окно и никаких вариантов, разве что запоминаешь проекты на следующий раз. Зато уж если прибыл куда-то, можешь облазать это место вдоль и поперёк самым прихотливым маршрутом. Ни разу в жизни, ни в одной стране отсутствие автомобиля не помешало мне добраться туда, куда я очень хотела попасть. Всё-таки, естественное путешествие для меня – сначала у окна с путеводителем, потом пешком с картой. По натуре я пешеход, и это неисправимо.
Тем не менее, признаю, что до финских укреплений Зимней войны 39-40 года - линии Маннергейма - я вряд ли добралась бы своим ходом. Но с картой мы бы точно нашли всё, что искали. А так вышел компромисс – нашли один взорванный дот. В Форт Поппиус во время наступления Красной армии попало 57 снарядов, поэтому неудивительно, что осталось от него немного. Скорее, удивительно, что сохранился один вход в подземный каземат.
Над дотом стоит крест, у подножия которого сложены ржавые обломки войны – гильзы, каски, походный котелок. Говорят, железом здесь начинена вся земля – именно здесь проходили самые кровопролитные бои, после которых Красная армия всё-таки взяла Выборг, но дальше уже не пошла. Смотришь на траву, растущую сквозь кружево ржавчины, и вдруг осознаёшь: под этой каской был человек. Какой-нибудь финский мальчик-блондин, который варил себе кашу в этом смятом вдребезги котелке и которого, скорее всего, убили где-то здесь, раз каска и котелок остались в земле. И вдруг становится страшно. И дальше кажутся страшными развороченные куски бетона с торчащей ржавой арматурой, холмики, поросшие земляничником, окопы, в которых растут грибы, жужжание пчёл в вереске. В этом ягодном перелеске зачем-то люди убивали друг друга, и почти никто теперь не помнит ни имён, ни смысла. Так жалко их всех, до слёз.
До форта нужно было ехать по танковому полигону. Действующий или нет – бог весть, но в нас никто не стрелял. Полигон был оглушительно тихий, заросший сиреневым вереском, брусникой и странными торчащими из земли предметами, о назначении которых можно только гадать. А ещё там оказалось целое озеро, в болотистых, но пересохших берегах, где на пружинистых моховых кочках растёт голубика, совершенно небесного цвета и удивительно освежающая на вкус – если бы северное лето было ягодой, то именно такой.
Мы ещё и искупались – не в том болотистом озере, а в более цивилизованном месте, с детьми и собаками. Что поделаешь – в наших краях «есть только миг» между зимой и осенью, именно он называется «лето», и ловить его нужно где только можно, даже в холодной торфяной воде. А завершился вечер ужином на заливе, на открытой террасе прямо на пляже, на той главной полосе побережья, что сходит в Питере за «море», безнадёжно, как Лолита, загубленного ресторанами, джипами и шашлыками, но всё равно родного. И я училась не заваливать горизонт и снова снимала море и небо сквозь бокал. И наевшись до отвала, приехала домой и бросилась хлебать грибной суп прямо из кастрюли на плите. Потому что как же это – быть дома в Питере и не хлебать ночью суп на кухне.
I. This is Not a Game. II. Here and Now, You are Alive.
8.08.09
«Да, вернуться из путешествия без трусов и лифчика – такого со мной ещё не случалось,» - мечтательно говорит Некошка, уверенно ведясамолёт машину по сумеречному Приозерскому шоссе. Ха, то ли ещё будет, если доверять мне карту. Нет-нет, не пугайтесь: две замужние дамы бальзаковского возраста не пустились на поиски сексуальных приключений в Ленинградской области. Мы всего-навсего отправились осматривать крепость Корела, несмотря на то, что дело было уже во второй половине дня, а до Приозерска 125 километров, не считая эшеровских подъездов и съездов кольцевой дороги.
Дороги… эх, дороги… какой же русский… дураки… одни направления… Все цитаты вспоминаются сразу, и все по-прежнему актуальны. Для британца, думаю, любую дорогу Ленобласти можно тупо снять камерой слежения – и будет кассовый хоррор. Даже мне уже как-то странно, что в асфальте могут быть дыры такого размера, если учесть, что за последние несколько тысяч лет в нашем регионе не было ни извержений вулканов, ни схода ледников. Указатели? А что это такое, и с чем их едят? Почему вас не устраивает стрелочка на нужный населённый пункт непосредственно напротив поворота на него? Скажите спасибо, что не за. - Спасибо.
Но всё это ерунда, если развлекаться в дороге сочинением фэнтези и чтением карты. Собственно, любая карта Ленобласти прекрасна уже сама по себе – невообразимым масштабом болот, реками типа Вуоксы, шестнадцать раз пересекающими саму себя, финскими названиями, напоминающими то эльфийский эпос, то матерные ругательства. Но наша карта отличилась дополнительно. В придачу к автодорогам, заправкам, гипермаркетам, кинотеатрам и таможенным постам, её легенда предлагала «другие объекты». Достопримечательности? Не-а, крепость Корела там даже не фигурировала. Зато были представлены православные монастыри Ленинградской области. Все. Действующие и недействующие. Очевидно, РПЦ нравится мысль, что усталому путнику духовная пища будет предложена наряду с едой и топливом.
Крепость Корела, основанная в начале 14 века и до самой Северной войны переходившая из руки в руки, от новгородцев к шведам и обратно, оказалась крохотной и очень уютной. Там сохранился периметр невысоких стен, заросших травой и цветами, и одна круглая башня, пахнущая внутри свежим деревом восстановленных бревенчатых перегородок. Я бы согласилась жить в этой башне с чердаком и флажком на шпиле, над ленивым прудом с кувшинками, утками, купальщиками и плавучим фонтаном. Фонтан, впрочем, необязятелен.
В объяснительном тексте мне очень понравилась фраза про «освобождение здешних земель от шведского владычества войсками Петра I» (Северная прямо освободительной войной получилась…), а ещё понравились снятые с петель ворота, обитые по приказу Петра нагрудниками шведских лат.
Приобщившись к истории и утратив надежду попасть на другой берег пруда, чтобы снять красивое отражение крепости, мы с Некошкой ощутили голод физический и с оптимизмом кинулись исследовать город Приозерск на предмет пожрать. Оптимизм оказался необоснованным. В двух с трудом обнаруженных заведениях праздновали свадьбы, а в третьем, с заманчивым названием «Капитан Морган», где-то между памятником Ленину, собором и отделением милиции, было обнаружено полное отсутствие обслуживающего персонала за исключением восковой персоны самого капитана, плюс образцы советских пирожков на стойке. Как ни странно, таким образом судьба нам улыбнулась, потому что именно благодаря этим свадьбам и пирожкам мы оказались с хлебом, пряниками и плавленым сырком «Дружба» на берегу Ладоги, проехав через волшебный, пахучий сосновый лес, где деревья чередуются со столбами солнечного света, а нога тонет во мху, как в плюшевом диване.
Ладожское озеро очень похоже на море. Вода до самого неба, белый глубокий песок, острые, как прорисованные иголкой, травы, только пахнет не солью, а свежестью. Светлый, прохладный, тихо гладящий душу северный пейзаж. И конечно, невозможно сидеть на пляже и просто смотреть на озеро-море. Купальников у нас с собой не было, поэтому искупались в том, что было, благо прочий народ был в порядочном отдалении. Вода была тёплой на поверхности и ледяной внизу, ржавой – или янтарной, кому что больше нравится – и фантастически бодрящей, превращающей тело в упругий резиновый, очень счастливый мячик.
А потом были сложные раздевания и переодевания, фотосессия в аутентичных средневековых платьях (да, мы странствуем иногда со странным набором вещей), солнце, уползающее с пляжа, и путешествие домой без трусов и лифчика, как и было сказано, мимо лиловых, как закат, полей иван-чая, безупречно зеркальных озёр, вёдер черники у обочины, прядей тумана, похожих на бороду Гэндальфа, и сосен, сосен, сосен, которых хватило бы на несколько боевых армад и ещё на тысячу пиратских каравелл для капитана Моргана…
«Да, вернуться из путешествия без трусов и лифчика – такого со мной ещё не случалось,» - мечтательно говорит Некошка, уверенно ведя
Дороги… эх, дороги… какой же русский… дураки… одни направления… Все цитаты вспоминаются сразу, и все по-прежнему актуальны. Для британца, думаю, любую дорогу Ленобласти можно тупо снять камерой слежения – и будет кассовый хоррор. Даже мне уже как-то странно, что в асфальте могут быть дыры такого размера, если учесть, что за последние несколько тысяч лет в нашем регионе не было ни извержений вулканов, ни схода ледников. Указатели? А что это такое, и с чем их едят? Почему вас не устраивает стрелочка на нужный населённый пункт непосредственно напротив поворота на него? Скажите спасибо, что не за. - Спасибо.
Но всё это ерунда, если развлекаться в дороге сочинением фэнтези и чтением карты. Собственно, любая карта Ленобласти прекрасна уже сама по себе – невообразимым масштабом болот, реками типа Вуоксы, шестнадцать раз пересекающими саму себя, финскими названиями, напоминающими то эльфийский эпос, то матерные ругательства. Но наша карта отличилась дополнительно. В придачу к автодорогам, заправкам, гипермаркетам, кинотеатрам и таможенным постам, её легенда предлагала «другие объекты». Достопримечательности? Не-а, крепость Корела там даже не фигурировала. Зато были представлены православные монастыри Ленинградской области. Все. Действующие и недействующие. Очевидно, РПЦ нравится мысль, что усталому путнику духовная пища будет предложена наряду с едой и топливом.
Крепость Корела, основанная в начале 14 века и до самой Северной войны переходившая из руки в руки, от новгородцев к шведам и обратно, оказалась крохотной и очень уютной. Там сохранился периметр невысоких стен, заросших травой и цветами, и одна круглая башня, пахнущая внутри свежим деревом восстановленных бревенчатых перегородок. Я бы согласилась жить в этой башне с чердаком и флажком на шпиле, над ленивым прудом с кувшинками, утками, купальщиками и плавучим фонтаном. Фонтан, впрочем, необязятелен.
В объяснительном тексте мне очень понравилась фраза про «освобождение здешних земель от шведского владычества войсками Петра I» (Северная прямо освободительной войной получилась…), а ещё понравились снятые с петель ворота, обитые по приказу Петра нагрудниками шведских лат.
Приобщившись к истории и утратив надежду попасть на другой берег пруда, чтобы снять красивое отражение крепости, мы с Некошкой ощутили голод физический и с оптимизмом кинулись исследовать город Приозерск на предмет пожрать. Оптимизм оказался необоснованным. В двух с трудом обнаруженных заведениях праздновали свадьбы, а в третьем, с заманчивым названием «Капитан Морган», где-то между памятником Ленину, собором и отделением милиции, было обнаружено полное отсутствие обслуживающего персонала за исключением восковой персоны самого капитана, плюс образцы советских пирожков на стойке. Как ни странно, таким образом судьба нам улыбнулась, потому что именно благодаря этим свадьбам и пирожкам мы оказались с хлебом, пряниками и плавленым сырком «Дружба» на берегу Ладоги, проехав через волшебный, пахучий сосновый лес, где деревья чередуются со столбами солнечного света, а нога тонет во мху, как в плюшевом диване.
Ладожское озеро очень похоже на море. Вода до самого неба, белый глубокий песок, острые, как прорисованные иголкой, травы, только пахнет не солью, а свежестью. Светлый, прохладный, тихо гладящий душу северный пейзаж. И конечно, невозможно сидеть на пляже и просто смотреть на озеро-море. Купальников у нас с собой не было, поэтому искупались в том, что было, благо прочий народ был в порядочном отдалении. Вода была тёплой на поверхности и ледяной внизу, ржавой – или янтарной, кому что больше нравится – и фантастически бодрящей, превращающей тело в упругий резиновый, очень счастливый мячик.
А потом были сложные раздевания и переодевания, фотосессия в аутентичных средневековых платьях (да, мы странствуем иногда со странным набором вещей), солнце, уползающее с пляжа, и путешествие домой без трусов и лифчика, как и было сказано, мимо лиловых, как закат, полей иван-чая, безупречно зеркальных озёр, вёдер черники у обочины, прядей тумана, похожих на бороду Гэндальфа, и сосен, сосен, сосен, которых хватило бы на несколько боевых армад и ещё на тысячу пиратских каравелл для капитана Моргана…
понедельник, 10 августа 2009
I. This is Not a Game. II. Here and Now, You are Alive.
7.08.09
С каждым годом встречи с собственным 20-летним изображением размером полметра на метр становятся всё сложнее. Девушка в красном джемпере, сидящая на парапете парижского моста, смотрит теперь как-то снисходительно и ехидно, и всё больше отдаляется от меня. И сам кадр, и этот фотоплакат были сделаны молодым человеком, с которым я ездила в Париж. Не знаю, что уж он делал дома с этой картиной прежде чем отдать её моей маме, уезжая из Питера. Каждый год я прошу маму убрать её – меня – из прихожей, и всё без толку.
А Питер по-прежнему полон решимости доказать мне, насколько я промахнулась со своими сборами и упорно притворяется солнечным курортом.
И здесь всё ещё продают карамель-подушечки, с совершенно отчётливым вкусом детства и повидла в середине. И кажется, люди постепенно становятся более вежливыми друг с другом, во всяком случае, я больше не чувствую себя инопланетянкой, порываясь всем за всё сказать «спасибо».
А вот ещё чудеса: журнал «Про кухню», написанный целиком в женском роде и уменьшительных суффиксах, и с советами наподобие «маслята нужно чистить осторожно, потому что можешь испортить маникюр». Бедные российские мальчики, растущие под гнётом гендерных стереотипов.
Но зато какие фрукты продают на уличных лотках! Спелые, душистые, прямо из жарких краёв, по которым тоскует моя душа, с пятнышками и червоточинками, слава богу, нисколько не соответствующие параметрам сельхозпродукции Евросоюза. И абрикосы на вкус похожи на абрикосы, хоть все немного разные, а на вид – на чуть ущербную оранжевую раннюю луну над Исаакиевским собором.
Мой приезд удачно совпал с Некошкиным планом купить зелёные обои на кухню – с кем же ещё их выбирать, как не со мной, мировым экспертом по дизайну зелёных кухонь (на моём счету уже две)? Правда, почему-то покупка обоев всё равно закончилась прогулкой по набережной у Академии художеств, через все стадии калейдоскопических летних сумерек, когда можно просто смотреть на реку и особняки на другом берегу и никогда не надоест, и есть опасность в конце концов превратиться в сфинкса.
И в завершение, логичной бредовой картинкой – проезд под нашими окнами, с непривычным, не похожи на обычные шины шуршанием, пары сотен ночных роллеров и велосипедистов с Дворцовой площади. Оказывается, это происходит в полночь каждую пятницу, и моя мама с удовольствием наблюдает это природное явление.
С каждым годом встречи с собственным 20-летним изображением размером полметра на метр становятся всё сложнее. Девушка в красном джемпере, сидящая на парапете парижского моста, смотрит теперь как-то снисходительно и ехидно, и всё больше отдаляется от меня. И сам кадр, и этот фотоплакат были сделаны молодым человеком, с которым я ездила в Париж. Не знаю, что уж он делал дома с этой картиной прежде чем отдать её моей маме, уезжая из Питера. Каждый год я прошу маму убрать её – меня – из прихожей, и всё без толку.
А Питер по-прежнему полон решимости доказать мне, насколько я промахнулась со своими сборами и упорно притворяется солнечным курортом.
И здесь всё ещё продают карамель-подушечки, с совершенно отчётливым вкусом детства и повидла в середине. И кажется, люди постепенно становятся более вежливыми друг с другом, во всяком случае, я больше не чувствую себя инопланетянкой, порываясь всем за всё сказать «спасибо».
А вот ещё чудеса: журнал «Про кухню», написанный целиком в женском роде и уменьшительных суффиксах, и с советами наподобие «маслята нужно чистить осторожно, потому что можешь испортить маникюр». Бедные российские мальчики, растущие под гнётом гендерных стереотипов.
Но зато какие фрукты продают на уличных лотках! Спелые, душистые, прямо из жарких краёв, по которым тоскует моя душа, с пятнышками и червоточинками, слава богу, нисколько не соответствующие параметрам сельхозпродукции Евросоюза. И абрикосы на вкус похожи на абрикосы, хоть все немного разные, а на вид – на чуть ущербную оранжевую раннюю луну над Исаакиевским собором.
Мой приезд удачно совпал с Некошкиным планом купить зелёные обои на кухню – с кем же ещё их выбирать, как не со мной, мировым экспертом по дизайну зелёных кухонь (на моём счету уже две)? Правда, почему-то покупка обоев всё равно закончилась прогулкой по набережной у Академии художеств, через все стадии калейдоскопических летних сумерек, когда можно просто смотреть на реку и особняки на другом берегу и никогда не надоест, и есть опасность в конце концов превратиться в сфинкса.
И в завершение, логичной бредовой картинкой – проезд под нашими окнами, с непривычным, не похожи на обычные шины шуршанием, пары сотен ночных роллеров и велосипедистов с Дворцовой площади. Оказывается, это происходит в полночь каждую пятницу, и моя мама с удовольствием наблюдает это природное явление.
воскресенье, 09 августа 2009
I. This is Not a Game. II. Here and Now, You are Alive.
Буду иногда вылезать, чтобы вешать посты - дневник пишется в блокнот со страшной силой. Фотки будут потом, в ужасном количестве. Всем привет из Питера!
I. This is Not a Game. II. Here and Now, You are Alive.
6.08.09
Проснуться среди ночи. Немного полежать, слушая тишину. Достать фотоаппарат и полезть в окно снимать жёлтый свет на стене. А тишина в городе, конечно же, никогда не тишина. Город во сне сопит, как спящий зверь, порыкивает, скулит, дёргает лапами. Где-то тонко-тонко, хрустально звенят часы на башне, не слышные днём; двор-колодец рассыпается эхом припозднившихся каблуков, ночную улицу насквозь прошивает мотоцикл. Если спать в большой комнате, выходящей на Миллионную, приходится всегда закрывать окно, потому что город врывается в дом вечерним шумом, фонарями, отсутствием воздуха. А в мою «колодезную» спальню всё долетает смягчённым, приглушённым камнем старого дома, рассеянным пустым двором. И с этим очень хорошо спится.
Прихожу к выводу, что все мои путешествия преследуют одну-единственную цель: воссоединение разрозненных частей моей души. Либо куда-то, где я уже оставила кусочек на вечное жительство, либо в новое место, где есть надежда найти частицу, о которой я даже не подозревала.
А от невской речной воды волосы становятся невозможно мягкими. И я хожу по дому в белом сарафане с синими цветами, который носила лет в 20.
С речной водой не в водопроводе, правда, проблемы. Летний Питер всегда пах речной водой, а теперь пахнет только бензином (это у меня условное обозначение любой гадости, которой дышат всевозможные виды транспорта). Даже на Мойке, где практически нет машин, не продохнуть, потому что река забита увеселительными плавсредствами всех сортов. А попытка воссоединиться с Невой на единственном гранитном спуске, с которого никто не предлагал никуда уплыть на катере «Чекист», «Арамис», «Сиреневый» или, на худой конец, «Айвенго», подарила мне только аромат общественного туалета.
Что, кстати, неудивительно, если представить себе общий объём пустых бутылок, который, куда ни глянь, стоят везде, как часовые. Очевидно, чтобы бомжам было удобнее их собирать. Кто сказал, что в России нет филантропии.
Ну и раз уж я пошла по минусам – Невский проспект буду избегать, насколько возможно, несмотря на ностальгические порывы к лоткам с мороженым. Я могу пережить такое количество народу в Лондоне на Оксфорд-стрит, где люди как-то ловко обтекают друг друга и вообще адекватно взаимодействуют с окружающим миром. Но такую невразумительную, ошалелую, хаотично мечущуюся толпу даже я не могу выносить в больших количествах. Так что прощай, Невский, до более благоприятного сезона.
И я всё равно не понимаю, почему можно облепить Троицкий мост и телебашню эпилептическими сверкающими звёздами и нельзя отреставрировать балконы памятников архитектуры, на которых растут деревья и которые вот-вот рухнут кому-нибудь на голову. «Разруха в головах,» - говорил профессор Преображенский, и был глубоко прав. И почему любая особь женского пола, оказавшаяся на улице после 11 вечера, автоматически считается законным объектом для навязывания своего сомнительного общества? И Летний сад закрыт на реставрацию и похож на тёмный лес, и кто знает, каких чудес там навосстановят. Не прощу, если что!
Зато в плюс – новая, просто шокирующая вежливость водителей к пешеходам. Всего-то нужно было – установить штраф в 1000 рублей. За меньшие деньги граждане моей родины не согласны считать друг друга людьми. Ну хоть так.
А в Михайловском саду всё та же пятнистая светотень, которой так не хватает английским садам, и поют-скрипят качели на детской площадке, и утки живут в пруду. Рядом со старым прудом выкопали новый, и я фыркала на этот странный проект, пока не увидела его истинного назначения: отражать шпиль часовни Инженерного замка, ещё золоте и острее, чем он есть на самом деле, и чтобы утки, пересекая отражение, пускали его дрожать импрессионистическим зигзагом. Пруд я тут же одобрила.
Рестораны и кафе, много лет пытавшиеся убедить клиентов, что чудесно летом посидеть по-европейски за столиком прямо на улице, сдались в неравном бою с грязью, толпой и бензином, но придумали новый ход: помещать уличные столики на террасу за стеклом. Эти аквариумы, кажется, пользуются успехом, а главное – прибавляют отражений и преломлённого света городу-Зазеркалью.
В перспективе каждой арки по-прежнему киска, вылизывающая заднюю ногу, и во дворах по-прежнему можно найти чудесные вещи: мозаичные скамейки в стиле Гауди, ржавые ажурные крылечки, обломок зеркала, прислонённый к стене специально, чтобы отражать мне для фото кошку и Некошку, таблички удивительных учреждений… Впрочем, даже и во дворы заходить необязательно: на гагаринской в пустом баре нас встретила голова оленя над стойкой и удав в террариуме в углу. Некоторое время мы ждали, кто же из них предложит нас обслужить.
Виски я, как выяснилось, по-прежнему не люблю, а вот «Гиннесс» и гренки из чёрного хлеба с сыром – это новый для меня вариант ужина в Питере, который я с удовольствием повторю. Что ж, должно же что-нибудь не совпадать у нас с подругой, которая всегда точно знает, что именно я снимаю, в каком бы странном направлении я ни повернула объектив. Вот, кстати, тоже счастье – снова смотреть на мир в видоискатель.
И счастье – питерский летний вечер из белого золота, в котором растворяется время и оживают ущербные каменные лица скульптур, а за ним – давно не белая ночь, когда невская вода становится разноцветной и немного ядовитой на вид, но всё равно красивой, и что-то замешанное на таких вот вечерах и ночах, что сильнее и любви, и дружбы и может, наверное, случиться только с теми, кто вместе вырос в Питере.
Проснуться среди ночи. Немного полежать, слушая тишину. Достать фотоаппарат и полезть в окно снимать жёлтый свет на стене. А тишина в городе, конечно же, никогда не тишина. Город во сне сопит, как спящий зверь, порыкивает, скулит, дёргает лапами. Где-то тонко-тонко, хрустально звенят часы на башне, не слышные днём; двор-колодец рассыпается эхом припозднившихся каблуков, ночную улицу насквозь прошивает мотоцикл. Если спать в большой комнате, выходящей на Миллионную, приходится всегда закрывать окно, потому что город врывается в дом вечерним шумом, фонарями, отсутствием воздуха. А в мою «колодезную» спальню всё долетает смягчённым, приглушённым камнем старого дома, рассеянным пустым двором. И с этим очень хорошо спится.
Прихожу к выводу, что все мои путешествия преследуют одну-единственную цель: воссоединение разрозненных частей моей души. Либо куда-то, где я уже оставила кусочек на вечное жительство, либо в новое место, где есть надежда найти частицу, о которой я даже не подозревала.
А от невской речной воды волосы становятся невозможно мягкими. И я хожу по дому в белом сарафане с синими цветами, который носила лет в 20.
С речной водой не в водопроводе, правда, проблемы. Летний Питер всегда пах речной водой, а теперь пахнет только бензином (это у меня условное обозначение любой гадости, которой дышат всевозможные виды транспорта). Даже на Мойке, где практически нет машин, не продохнуть, потому что река забита увеселительными плавсредствами всех сортов. А попытка воссоединиться с Невой на единственном гранитном спуске, с которого никто не предлагал никуда уплыть на катере «Чекист», «Арамис», «Сиреневый» или, на худой конец, «Айвенго», подарила мне только аромат общественного туалета.
Что, кстати, неудивительно, если представить себе общий объём пустых бутылок, который, куда ни глянь, стоят везде, как часовые. Очевидно, чтобы бомжам было удобнее их собирать. Кто сказал, что в России нет филантропии.
Ну и раз уж я пошла по минусам – Невский проспект буду избегать, насколько возможно, несмотря на ностальгические порывы к лоткам с мороженым. Я могу пережить такое количество народу в Лондоне на Оксфорд-стрит, где люди как-то ловко обтекают друг друга и вообще адекватно взаимодействуют с окружающим миром. Но такую невразумительную, ошалелую, хаотично мечущуюся толпу даже я не могу выносить в больших количествах. Так что прощай, Невский, до более благоприятного сезона.
И я всё равно не понимаю, почему можно облепить Троицкий мост и телебашню эпилептическими сверкающими звёздами и нельзя отреставрировать балконы памятников архитектуры, на которых растут деревья и которые вот-вот рухнут кому-нибудь на голову. «Разруха в головах,» - говорил профессор Преображенский, и был глубоко прав. И почему любая особь женского пола, оказавшаяся на улице после 11 вечера, автоматически считается законным объектом для навязывания своего сомнительного общества? И Летний сад закрыт на реставрацию и похож на тёмный лес, и кто знает, каких чудес там навосстановят. Не прощу, если что!
Зато в плюс – новая, просто шокирующая вежливость водителей к пешеходам. Всего-то нужно было – установить штраф в 1000 рублей. За меньшие деньги граждане моей родины не согласны считать друг друга людьми. Ну хоть так.
А в Михайловском саду всё та же пятнистая светотень, которой так не хватает английским садам, и поют-скрипят качели на детской площадке, и утки живут в пруду. Рядом со старым прудом выкопали новый, и я фыркала на этот странный проект, пока не увидела его истинного назначения: отражать шпиль часовни Инженерного замка, ещё золоте и острее, чем он есть на самом деле, и чтобы утки, пересекая отражение, пускали его дрожать импрессионистическим зигзагом. Пруд я тут же одобрила.
Рестораны и кафе, много лет пытавшиеся убедить клиентов, что чудесно летом посидеть по-европейски за столиком прямо на улице, сдались в неравном бою с грязью, толпой и бензином, но придумали новый ход: помещать уличные столики на террасу за стеклом. Эти аквариумы, кажется, пользуются успехом, а главное – прибавляют отражений и преломлённого света городу-Зазеркалью.
В перспективе каждой арки по-прежнему киска, вылизывающая заднюю ногу, и во дворах по-прежнему можно найти чудесные вещи: мозаичные скамейки в стиле Гауди, ржавые ажурные крылечки, обломок зеркала, прислонённый к стене специально, чтобы отражать мне для фото кошку и Некошку, таблички удивительных учреждений… Впрочем, даже и во дворы заходить необязательно: на гагаринской в пустом баре нас встретила голова оленя над стойкой и удав в террариуме в углу. Некоторое время мы ждали, кто же из них предложит нас обслужить.
Виски я, как выяснилось, по-прежнему не люблю, а вот «Гиннесс» и гренки из чёрного хлеба с сыром – это новый для меня вариант ужина в Питере, который я с удовольствием повторю. Что ж, должно же что-нибудь не совпадать у нас с подругой, которая всегда точно знает, что именно я снимаю, в каком бы странном направлении я ни повернула объектив. Вот, кстати, тоже счастье – снова смотреть на мир в видоискатель.
И счастье – питерский летний вечер из белого золота, в котором растворяется время и оживают ущербные каменные лица скульптур, а за ним – давно не белая ночь, когда невская вода становится разноцветной и немного ядовитой на вид, но всё равно красивой, и что-то замешанное на таких вот вечерах и ночах, что сильнее и любви, и дружбы и может, наверное, случиться только с теми, кто вместе вырос в Питере.