15/12
Здесь маршрутки водят неведомые индусам аватары их древних богов: одной рукой рулит, другой переключает скорости, третьей зажигает сигарету, четвёртой держит телефон, пятой принимает плату и отсчитывает сдачу, шестой крутит ручку радио в поисках русского шансона подходящей паскудности.
Здесь приходится дышать адской смесью бензина, табака, воды и мифов, и у тех, кто дышит этим всю жизнь, наверное, вырастают специальные жабры, и, наверное, от этой смеси в голове рождаются странные образы - полумёртвые сфинксы, города наизнанку, шерстяные звери с длинными глазами.
Здесь живут мои самые тёплые вещи, самые близкие родные и самые старые друзья, и если с шапкой и курткой я расстаюсь без сожалений, то людей хочется собрать в одну пригоршню и перенести к себе поближе, но совсем не факт, что они смогут там дышать своими жабрами.
Здесь на каждом шагу реклама Дольче и Габбана, а также магических предметов, обладание которыми должно сделать вас похожими на Джеймса Бонда, и я с восторгом замечаю прищур Крейга над серыми питерскими дорогами. А в прекрасном магазине "Омега" на большом экране бесперерывно крутят ролик "Кванта милосердия", и можно стоять и смотреть сквозь витрину, и пусть на меня изнутри гордо взирают продавщицы с высоты своего социального статуса. А на каком-то - по недосмотру - пустом рекламном стенде некий отчаявшийся филолог написал ярко-розово "Open your f*** mind", чем сильно поднял мне настроение, хотя ругани я не люблю.
Здесь оазисами счастья и прогресса по-прежнему остаются книжные магазины: в них светло и чисто, в них вежливый персонал помогает найти нужное и благодарит за покупку, в них ставят столики и стулья, где можно в комфорте пролистать заинтересовавшую книгу, и даже - о чудо! - наконец-то начали ставить товар по алфавиту, а не по цвету обложки. И я всегда в них теряюсь и не знаю, чего хочу, и не могу вспомнить ни одного названия или имени из отзывов и рецензий, старательно нарытых в сети, потом вспоминаю одно, нахожу и в ужасе бросаю, потому что роман, начинающийся словами "Прокопьев любил солянку", вряд ли сможет заполнить собой какую-нибудь нишу, зияющую в моём образовании. Поэтому дело кончается тем же, чем всегда: Дяченко.
Здесь на длинной улице где-то за Московским вокзалом все здания по виду вполне претендуют на звание морга, и от безуспешных блужданий спасает только чёрно-белое граффити "МОРГ", заботливо оставленное в нужном месте каким-то уличным художником.
Здесь непросто жить, но умирать - верх эгоизма, потому что круги ада проходить приходится оставшимся в живых, в процессе оформления всех положенных процедур. И все стоящие на этом пути норовят половчее пнуть скорбящих родственников или, на худой конец, состричь побольше денег: хоть пропойцы-грузчики крематория, хоть батюшка с чудным голосом, на одном дыхании переходящий с "Отче наш" на "Мы и за 40-й день недорого возьмём, раз вы у нас отпевание заказали..." А в пустые бетонные ячейки антиутопичного кладбища-колумбария по ночам, наверное, прилетают страшноватые голубки.
Здесь магазины бесполезно-прекрасных вещей возникают из ниоткуда и исчезают через несколько месяцев, как будто специально открывшись для того, чтобы случайной покупкой вдохновить меня на новый эпизод бесконечной саги, а цветочные салоны работают 24 часа в сутки, очевидно, в надежде повысить рождаемость.
Здесь ночные мосты бьются в психоделической истерике, которую кто-то по ошибке счёл праздничной иллюминацией.
Здесь можно пить чай на кухне, и здесь я могу выпить разом литр кефира. А в кафе на Гороховой улице делают "марокканский чай" с мятой, лаймом, бадьяном и корицей, и кубики коричнегого сахара сверкают, как топазы.
Здесь квартиры полны старинных предметов без роду, без племени, чьи зажиточные хозяева сгинули в мороке революций, расстрелов и блокады и чьи нынешние владельцы не знают ничего об их прошлой жизни - какие гимназистки поправляли шляпки в этих зеркалах, какие офицеры дарили своим дамам эти кольца, какие лавочники украшали свой дом полунагими нимфами...
Здесь не бывает тишины, потому что всё время что-то гудит или стреляет.
Здесь в подворотнях плачут коты и по кладбищам бегают хромые барбосы, а люди продолжают покупать лысых, кудрявых, вислоухих, бесхвостых за дикие деньги, как будто за деньги звери будут громче мурлыкать у вас на коленях или вернее сторожить вашу дачу. И я всегда буду чувствовать свою вину за то, что не взяла сразу того котёнка у станции "Чёрная речка", что мы дошли до дома, рассуждая, разумно ли брать вторую кошку, а потом вернулись и безуспешно искали под всеми лотками, и старались не думать, что может случиться с крохотным существом в таком бойком месте.
Здесь всё ещё есть люди, которые считают, что джип-лимузин и красные сапоги, отороченные перьями, - это круто.
Здесь моя разноцветная, растолстевшая кошка - хоть сейчас к кустодиевской купчихе - каждый вечер оказывается под моим одеялом раньше меня, греет мне ночную рубашку, плачет по коридоре по ночам, пытается упаковаться в мой чемодан, лежит по очереди на всех разложенных вещах и снова привыкает спать у меня в ногах, как раз когда мне пора уезжать.
Здесь вам не тут.

16/12
И снова Московский проспект, снова маленький жёлтый домик старого Пулково-2 в конце дороги, снова я читаю Дяченко в зале ожидания, поколебавшись немного между ними и русским "Гламуром", якобы учебным материалом. (В сборнике "Парусная птица" две повести - "Осот" и "Соль" - поразили в самое сердце.) Я знаю - к Вене останется только "Гламур" и новые диски, подаренные в аэропорту Некошкой - как хорошо, а то я всегда боюсь, что мне в последний момент кто-то добрый подарит вазу или попросит передать коробку конфет фабрики Крупской с полутораметровым размахом крыльев (и то, и другое уже бывало).
Мы чуть отрываемся от земли, летим над заснеженным, неожиданно красивым полем и сразу уходим в сумрак. Облака лежат на крышах высотных зданий и башнях аэропорта толстым ватным одеялом, а за ними вдруг оказывается солнце - оно ещё есть в этом мире, оно сначала красное, как тётин коралловый браслет на моей руке, потом красит длинные облачные перья в розовый цвет (сойдёт на оторочку для сапог), и мы летим прямо к нему.
Я уезжаю с очередным безумным набором жизненно важных предметов: джентльмен в тюрбане - старинный бюстик, тяжёлый, как чугунный утюг; Речная Девушка и Петроградская Кошка, похожая на Некошку, - результат счастливой развиртуализации с Воронихой; зелёная кикимора на качелях, сделанная специально для меня по заказу любимой учительницы; вышитая рождественская мышь от Некошки, тётин бронзовый тигр, свитер из козьей шерсти, который я привезла из Приэльбрусья, все симфонии Шостаковича - мужу на Рождество; маленькие пряники с начинкой из варёной сгущёнки, тонна шоколадных конфет, старые телепрограммы - для уроков, "Три орешка для Золушки" - для меня, ностальгировать, "Квант милосердия" - тоже для меня, облизываться, и наплевать, что с экрана и что, скорее всего, будет не отключить уродский перевод; маленькая фарфоровая птичка, календари, камни, духи... Куда и зачем можно ехать с таким набором? Не знаю, пусть придумывают про меня мрачные сказки мрачные люди, разглядывающие мой багаж на просвет.
Я очень хорошо научилась уезжать. У меня, наверное, атрофировались жабры.